Неточные совпадения
— Да, это очень дурно, — сказала Анна и, взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим
мальчика, посмотрела на него и поцеловала. — Оставьте его со мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына,
села за приготовленный с кофеем стол.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки,
сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или
мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
В столовой уже стояли два
мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка
села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
— Проходите.
Садитесь, — сказал Самгин не очень любезно. — Ну-с, — у меня был Самойлов и познакомил с вашими приключениями… с вашими похождениями. Но мне нужно подробно знать, что делалось в этом кружке. Кто эти
мальчики?
— Пишу другой:
мальчика заставили пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил лошадей, но его взяли во флот. Он море полюбил, но сломал себе ногу, и пришлось ему служить лесным сторожем. Хотел жениться — по любви — на хорошей девице, а женился из жалости на замученной вдове с двумя детьми. Полюбил и ее, она ему родила ребенка; он его понес крестить в
село и дорогой заморозил…
И, поцеловав Клима в лоб, она ушла.
Мальчик встал, подошел к печке,
сел в кресло, смахнул пепел с ручки его.
Сел Максим Иванович и кричит
мальчику: „Резвись!“ — а тот перед ним еле дышит.
Еще к нам пришел из дома
мальчик, лет двенадцати, и оба они
сели перед нами на пятках и рассматривали пристально нас, платья наши, вещи.
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас
мальчиком и офицером потом. Ну,
садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
А Калганов забежал в сени,
сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький
мальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! «Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
После обеда
мальчики убирают посуду, вытирают каток, а портные
садятся тотчас же за работу. Посидев за шитьем час, мастера, которым есть что надеть, идут в трактир пить чай и потом уже вместе с остальными пьют второй, хозяйский чай часов в шесть вечера и через полчаса опять сидят за работой до девяти.
Назвал его Грачев
Мальчиком и
поселил в лавке.
Однажды Петрик был один на холмике над рекой. Солнце
садилось, в воздухе стояла тишина, только мычание возвращавшегося из деревни стада долетало сюда, смягченное расстоянием.
Мальчик только что перестал играть и откинулся на траву, отдаваясь полудремотной истоме летнего вечера. Он забылся на минуту, как вдруг чьи-то легкие шаги вывели его из дремоты. Он с неудовольствием приподнялся на локоть и прислушался. Шаги остановились у подножия холмика. Походка была ему незнакома.
Тем не менее, изо дня в день какое-то внутреннее сознание своей силы в ней все возрастало, и, выбирая время, когда
мальчик играл перед вечером в дальней аллее или уходил гулять, она
садилась за пианино.
«Система» сбила с толку
мальчика,
поселила путаницу в его голове, притиснула ее; но зато на его здоровье новый образ жизни благодетельно подействовал: сначала он схватил горячку, но вскоре оправился и стал молодцом.
Вместе с Полинькою
сел Розанов, как медик, и Полинькин
мальчик.
Они расселись по двое и по трое на извозчиков, которые уже давно, зубоскаля и переругиваясь, вереницей следовали за ними, и поехали. Лихонин для верности сам
сел рядом с приват-доцентом, обняв его за талию, а на колени к себе и соседу посадил маленького Толпыгина, розового миловидного
мальчика, у которого, несмотря на его двадцать три года, еще белел на щеках детский — мягкий и светлый — пух.
— Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в
село прибежал ваш крестьянский
мальчик — вот этакий крошечка!.. — и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, — звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает с
мальчиками.
— Ну, поди сюда, мой милый! — сказал ему Вихров, и когда Женичка подошел к нему, он поцеловал его, и ему невольно при этом припомнился покойный Еспер Иваныч и сам он в детстве своем.
Мальчик конфузливо
сел около кровати на стул, который тоже подвинула ему Катишь.
Она улыбнулась; неписаный текст улыбки, очевидно, был: «Ах, какой упрямый
мальчик!» Потом
села. Глаза опущены. Руки стыдливо оправляют снова запавшую между колен складку юнифы — и теперь о другом...
— Как вам не совестно! — наставительно заметила хозяйка. — Еще и пить не умеете, а тоже… Я понимаю, вашему возлюбленному Назанскому простительно, он отпетый человек, но вам-то зачем? Молодой такой, славный, способный
мальчик, а без водки не
сядете за стол… Ну зачем? Это все Назанский вас портит.
Папа Порфирия Петровича был сельский пономарь; maman — пономарица. Несомненно, что герою нашему предстояла самая скромная будущность, если б не одно обстоятельство. Известно, что в древние времена по
селам и весям нашего обширного отечества разъезжали благодетельные гении, которые замечали природные способности и необыкновенное остроумие
мальчиков и затем, по влечению своих добрых сердец, усердно занимались устройством судеб их.
— Вопрос ваш до крайности удивляет меня, господин! — скромно ответил
мальчик, — зачем я буду пачкаться в грязи или
садиться в лужу, когда могу иметь для моих прогулок и игр сухие и удобные места? А главное, зачем я буду поступать таким образом, зная, что это огорчит моих добрых родителей?
Мальчик без штанов. А бог его знает, что такое бог! У нас, брат, в
селе Успленью-матушке престольный праздник показан — вот мы в спожинки его и справляем! 38
Мальчик без штанов. У нас, брат, без правила ни на шаг. Скучно тебе — правило; весело — опять правило.
Сел — правило, встал — правило. Задуматься, слово молвить — нельзя без правила. У нас, брат, даже прыщик и тот должен почесаться прежде, нежели вскочит. И в конце всякого правила или поронцы, или в холодную. Вот и я без штанов, по правилу,хожу. А тебе в штанах небось лучше?
Мальчик без штанов. Не дошел? Ну, нечего толковать: я и сам, признаться, в этом не тверд. Знаю, что праздник у нас на
селе, потому что и нам, мальчишкам, в этот день портки надевают, а от бога или от начальства эти праздники приказаны — не любопытствовал. А ты мне вот еще что скажи: слыхал я, что начальство здешнее вас, мужиков, никогда скверными словами не ругает — неужто это правда?
— У него есть такт, — говорил он одному своему компаниону по заводу, — чего бы я никак не ожидал от деревенского
мальчика. Он не навязывается, не ходит ко мне без зову; и когда заметит, что он лишний, тотчас уйдет; и денег не просит: он малый покойный. Есть странности… лезет целоваться, говорит, как семинарист… ну, да от этого отвыкнет; и то хорошо, что он не
сел мне на шею.
Хозяин сакли, Садо, был человек лет сорока, с маленькой бородкой, длинным носом и такими же черными, хотя и не столь блестящими глазами, как у пятнадцатилетнего
мальчика, его сына, который бегал за ним и вместе с отцом вошел в саклю и
сел у двери. Сняв у двери деревянные башмаки, хозяин сдвинул на затылок давно не бритой, зарастающей черным волосом головы старую, истертую папаху и тотчас же
сел против Хаджи-Мурата на корточки.
Вздрагивая от страха,
мальчик выбрался из пеньки и встал в дверях амбара, весь опутанный седым волокном. Отец молча отвёл его в сад,
сел там на дёрновой скамье под яблоней, поставил сына между колен себе и невесело сказал...
Аксюша выходит из лесу с левой стороны и
садится на пень; Петр выходит из лесу с правой стороны и потом
мальчик.
В последних числах марта, в день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из
села Сосновки к Оке, можно было встретить оборванного старика, сопровождаемого таким же почти оборванным
мальчиком. Время было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не
мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль,
садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
И скоро
мальчик с утра
садился за стол и, водя пальцем по славянской азбуке, повторял за теткой...
День отъезда из
села стёрся в памяти
мальчика, он помнил только, что когда выехали в поле — было темно и странно тесно, телегу сильно встряхивало, по бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше ехали, земля становилась обширнее и светлее. Дядя всю дорогу угрюмился, на вопросы отвечал неохотно, кратко и невнятно.
— Бери стул, крестьянин,
садись, выпей чаю.
Мальчик, дай стакан, — вон там, на полке…
Я начертил план школы на шестьдесят
мальчиков, и земская управа одобрила его, но посоветовала строить школу в Куриловке, в большом
селе, которое было всего в трех верстах от нас; кстати же, куриловская школа, в которой учились дети из четырех деревень, в том числе из нашей Дубечни, была стара и тесна, и по гнилому полу уже ходили с опаской.
Я
сажусь «в тую ж фигуру», то есть прилаживаюсь к правому веслу так же, как Евстигней у левого. Команда нашего судна, таким образом, готова. Иванко, на лице которого совершенно исчезло выражение несколько гнусавой беспечности, смотрит на отца заискрившимися, внимательными глазами. Тюлин сует шест в воду и ободряет сына: «Держи, Иванко, не зевай, мотри». На мое предложение — заменить
мальчика у руля — он совершенно не обращает внимания. Очевидно, они полагаются друг на друга.
Домна Осиповна,
садясь на пролетку, швырнула держимую ею в руках бумажку на землю и велела извозчику проворней ехать домой. Один из игравших с детками Прокофия
мальчиков (сын дворника соседнего), увидав брошенную бумажку и уразумев, вероятно, что это такое, подхватил ее и благим матом удрал домой.
Как я завидовал каждому деревенскому
мальчику, которому никуда не надо было ехать, ни с кем и ни с чем не разлучаться, который оставался дома и мог теперь с своей удочкой
сесть где-нибудь на плотине и под густой тенью ольхи удить беззаботно окуней и плотву!
Бенис, видимо, обрадовался,
сел подле меня и начал говорить об отъезде моей матери, о необходимости этого отъезда для ее здоровья, о вредных следствиях прощанья и о том, как должен вести себя умненький
мальчик в подобных обстоятельствах, любящий свою мать и желающий ее успокоить…
— Ну, ну! Ты очень хвастлив. Может быть, и в моем также. Благодарю тебя,
мальчик, ты мне тоже помог, хотя сам ты был как птица, не знающая, где
сядет завтра.
— Так вы догадались, — сказал Дюрок,
садясь, как
сели мы все. — Я — Джон Дюрок, могу считать себя действительным другом человека, которого назовем сразу: Ганувер. Со мной
мальчик… то есть просто один хороший Санди, которому я доверяю.
Блистательная игра
мальчиков продолжалась около часу, а затем они
сели на паркет, куда им дали конфект, фруктов и каких-то игрушек.
Мальчики эти были братья Рубинштейны, с которыми позднее мне случалось встречаться не раз в период их славы.
Перчихин. Тесть? Вона! Не захочет этот тесть никому на шею
сесть… их ты! На камаринского меня даже подбивает с радости… Да я теперь — совсем свободный
мальчик! Теперь я — так заживу-у! Никто меня и не увидит… Прямо в лес — и пропал Перчихин! Ну, Поля! Я, бывало, думал, дочь… как жить будет? и было мне пред ней даже совестно… родить — родил, а больше ничего и не могу!.. А теперь… теперь я… куда хочу уйду! Жар-птицу ловить уйду, за самые за тридесять земель!
После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки
сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом
мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для елки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала в детскую с очень озабоченным лицом и спрашивала...
До двух часов, когда
сели обедать, все было тихо, но за обедом вдруг оказалось, что
мальчиков нет дома. Послали в людскую, в конюшню, во флигель к приказчику — там их не было. Послали в деревню — и там не нашли. И чай потом тоже пили без
мальчиков, а когда
садились ужинать, мамаша очень беспокоилась, даже плакала. А ночью опять ходили в деревню, искали, ходили с фонарями на реку. Боже, какая поднялась суматоха!
Едва переводя дух, я сообщил все это домашним и за свое чистосердечие был посажен в комнате читать священную историю, пока посланный босой
мальчик сходил в соседнее
село к солдату, который мог исправить повреждение, сделанное лешим в моей ботинке.
Незнакомый спросил себе бифштексу и
сел передо мною; я всё читал не обращая на него внимания; он между тем позавтракал, сердито побранил
мальчика за неисправность, выпил полбутылки вина и вышел.
— От так. Теперь
садись, казак, промеж казаками, — сказал Бузыга и легонько оттолкнул от себя Василя. И, точно сразу забыв о
мальчике, он равнодушно заговорил с Козлом.
Бузыга заботливо подтыкал полы пиджака под бока
мальчику, а сам
сел подле него и положил ему на плечо свою широкую, тяжелую руку.